Сергей Александрович Стебаков

(Опять эссе)

Способность человека сходить с ума привела к появлению науки, которая должна была бы быть дочерью психологии, но появилась тогда, когда о психологии не было еще ни слуха, ни духа. Эти преждевременные роды, к сожалению, оказались неудачны, и наука об исцелении сумасшедших практически не существует и по сей день. Книг же по психиатрии накопилось предостаточно. Что в этих книгах? Прежде всего, классификация заболевания и признаки классов, и, конечно, терминология. Все это дает возможность психиатру ставить диагнозы и оформлять истории болезней, т.е. быть при деле. Истории болезней весьма полезны, т.к. дают возможность немедленно опознать симулянта, если только сам он не является таким же психиатром. Когда симулянты выловлены и остались лишь честные сумасшедшие, то психиатру делать нечего. Если больного нельзя просто отпустить на все четыре стороны, выдав справку, что он псих (для милиции и подобных учреждений), то больной подлежит изоляции и на первый план выступает хмурый санитар с челюстью боксера. Правда, психиатр может экспериментировать, но на кроликах здесь не развернешься, а за опыты на людях сильно влетит, и поделом, так как эксперимент должен быть теоретически обоснован, а теории нет и быть не может, поскольку отсутствует экспериментальный материал. И все-таки что-то делается. Величие человеческого интеллекта сказалось и здесь, и несколько одиночек сумели найти какой-то выход из этого замкнутого круга. Остальные идут по их следам.

Дерзновенность этих исканий так восхищает, что о варварстве методов и плачевности результатов как-то неудобно говорить. Однако не говоря об этом, это понимают все, несмотря на умышленную непонятливость терминологической латыни. А поняв, начинают говорить, но то, что говорят, в книгах не пишут. Говорят такое, что, в случае "утечки информации" может, не ровен час, вызвать психическую эпидемию. По этой причине от книг по психиатрии толку мало.

(Учредили монастыри, поселили монахов, и поручили им искать выход из мировоззренческого кризиса). Как известно, ничего из этого не получилось. Большинство монахов было или бездельниками, пожертвовавшими свое имущество, чтобы нагуливать пузо за монастырскими стенами, или простыми послушниками, гнувшими спины на монастырских огородах ради спасения шкуры от воинской повинности. Меньшинство занималось рациональной наукой, дав миру плеяду блестящих ученых от Роджера Бэкона до Грегора Менделя. Между прочим, кто-то из них придумал ликер бенедиктин. Но при всем при том были редкостные и удивительные опыты и открытия, ради которых мы и завели речь о монастырях.

Как сказано, монахи давали обет безбрачия, но никаких антисексуальных обетов не было (да и было бессмысленно их вводить, когда проще было поступать так же, как в секте скопцов). Запрещать чревоугодие вблизи монастырских рыбных садков и винных погребов то же было нелепо. Все земные радости были обеспечены. И вот оказалось, что некоторые монахи потеряли вкус к этим радостям. Что-то вытеснило естественный аппетит к ним. И мы знаем, что именно. Они открыли иллюзорный мир, они стали жить в нем и ощутили такую полноту существования, что обычная жизнь со всеми ее страстями и утехами стала для них тем же, чем для родившегося человека становится его внутриутробное предсуществование. Поглощенные новизной ощущения, они не стремились делиться впечатлениями. Да и не с кем было делиться. Практически люди требовали от них осязательных чудес, а не поэтических бредней. Да и лингвистика подводила. Не хватало слов. И все-таки, наконец, что-то вроде адекватного информационного языка было выработано. Помогло развитие возможностей живописи к началу XV века. Была предпринята попытка рассказать о результатах, о которых мы можем судить по жалким музейным остаткам. Бурное развитие некоторых социальных процессов пресекло эту попытку.

Заметим, что все сказанное здесь о католических монастырях, если не считать участия и участи живописной попытки, не связано с географическими условиями. Достаточно выразительным примером являются тибетские (и вообще буддистские) монастыри. После XV-го века мир иллюзий искали не в монастырях, а вне их. Следует вспомнить знаменитого Бёме, который, говорят, точно и деловито регламентировал процедуру погружения в мир иллюзий. В нашем XX веке, как известно, в большой моде шизофрения. Ей сопутствует мода на шизофреническую живопись. Шизофреничность этой живописи обычно поддельна, и ее нельзя считать повторением упомянутой выше попытки. Исключением являются произведения Чурлёниса. Это можно считать второй попыткой, и ее судьба подобна судьбе первой. Социальные причины привели к тому, что ОКНА РОСТА стали более актуальны. Живопись Чурлёниса синхронна литературному течению, именуемому символизмом. Но символизм в литературе не является литературным адекватом живописи Чурлёниса. Символизм - это признание иллюзорного мира, но не проникновение в него.

На этом можно покончить с историей вопроса и перейти к характеристике современной ситуации, когда вполне рациональные средства современной физики и химии легко и просто дают результаты, ранее достигавшиеся ценой изнурительных воздержаний или за счет самопроизвольных озарений. Впрочем, надо заметить, что с современной физикой и химией успешно конкурирует знахарская физика и химия и психопатология колдовских заклинаний. Мы лишь слегка коснемся этой темы, чтобы не выйти за рамки не слишком обстоятельного, непритязательного эссе.

Перед этим, однако, надо попытаться ответить себе на естественный вопрос: является состояние галлюцинирующего притупленным или обостренным состоянием его способностей? Может быть, этот естественный вопрос поставлен некорректно? Может быть, на него можно ответить и да, и нет?

Представим себе фотоаппарат, заряженный пленкой, чувствительной к инфракрасному излучению. Обострились или притупились возможности этого аппарата? Да, потому что он может снимать в темноте. Нет, потому что он не даст того, что дает обычный снимок. Изменим формулировку вопроса: являются ли галлюцинации отражением объективной реальности? Чтобы на него ответить, нужно запастись критерием объективной реальности. Но что такое реальность? То, что мы познаем органами чувств. А как быть, если одни познают своими органами одно, а другие другое? Решать вопрос большинством голосов? А как тогда быть с гениальными прозрениями, которые неминуемо будут забаллотированы?

По видимому, как это много раз было в науке, здесь нужен тонкий и тщательный анализ косвенных признаков соображений с отчетливым пониманием того, что так называемая "реальность" есть чистейшая условность. По видимому, вместо расплывчатого понятия "реальности" надо пользоваться менее расплывчатыми понятиями "полезности" и "целесообразности". Вооружившись такими понятиями, можно сравнительно безболезненно перешагнуть порог иллюзорности.

С.А.Стебаков