Сергей Александрович Стебаков

(Небольшое эссе)

Новизна надежд, связанных с проблемой экспериментального поиска души (или какого-нибудь более научно окрещенного ее эквивалента) связана с появлением трех новых наук: молекулярной биологии, космической психологии и кибернетики. Здесь и в дальнейшем мы, говоря о кибернетике, будем подразумевать ее название в обычном, узком смысле. Если же понимать кибернетику шире, то все три упомянутые науки свободно вмещаются в эти более широкие рамки, что и отражено нами в заглавии. Нигде и никогда в этих трех науках ни о какой душе прямиком не говорится. Однако в каждой из них проблему души нетрудно отыскать. В молекулярной биологии это проблема отличия живого от неживого. Это отличие обсуждается с давних пор, но никакое решение не принимается. Как только дается новое определение (абстрагированная от всего остального способность размножаться, производить обмен веществ и т.д.), то сейчас же создается искусственная система, удовлетворяющая этому определению, но явно неживая, т.к. уж слишком легко загнать ее в тупик. А настоящее живое активно и инициативно самоборется за свое существование, обходит все препятствия, выходит из всякого тупика. Явно, что в наших определениях "живого" чего-то не хватает. Молекулярная биология действует на границе живого и неживого. Это мельчайшие вирусы, это микоплазма. Их разбирают по косточкам, кстати обнаруживая, что там и косточек-то этих "всего ничего", а потом, зная их устройство, изыскивают тупиковые ситуации. Кажется, уже совсем загнали в тупик. Ан, нет! Выкрутилось живое существо. Поведение хромосомного аппарата при делении клеток похоже на театр марионеток. Кто или что дергает за ниточки? Как устроена живая мембрана? Кому принадлежит приоритет - ядру или цитоплазме? Как и с чего считывается наследственная информация (в частности, если нуклеиновые кислоты отсутствуют)? Где и как запрограммирован процесс считывания? Каков механизм ферментативного катализа? Как решает элементарная клетка свои энергетические проблемы? Как свести концы с концами, как распутать узлы причин и следствий в современной молекулярной биологии?

На этих рудиментарных системах есть надежда разобраться в рудиментарных проблемах жизнедеятельности. Пойдем дальше. Парадоксы жизнеспособности (одушевление), поражают нас, во-первых, на самом низком уровне, а, во-вторых, на самом высшем. Так, что даже можно говорить об "ультра-жизненных" и "инфра-жизненных" проявлениях. В космической психологии проблема души вылезла тогда, когда на тренажерах, в условиях психической перегрузки, космонавты стали чудить. Ничего опасного не было, если бы они видели синих или зеленых чертей. Но нет, они галлюцинировали показания измерительных приборов.

Явление галлюцинации состоит в неадекватности откликов наших органов чувств (датчиков), так, что порой не ясно, на какое воздействие они откликаются. Заметим, что технические устройства галлюцинируют очень часто. Лучшим способом отсеивания галлюцинаций является одновременное контрольное измерение (с помощью других датчиков) или контрольное повторное (с помощью того же датчика) наблюдение того же самого объекта. Именно это мы и делаем, когда сравниваем свои впечатления с впечатлениями присутствующих или "протираем себе глаза". Если условия наблюдения исключают возможность обойтись этими простыми мерами, то остается только усреднять наблюдения, сравнивая результат наблюдения с критерием опыта (отбрасывать сильно отклоняющиеся наблюдения или менять критерий). Однако, возможна одновременная галлюцинация и для "датчиков опыта", и для "датчиков впечатления". Тогда мы попадаем в положение аналогичное тому, какое может быть в случае Фиц-Джеральдовского изменения масштабов, то есть, при некотором согласовании галлюцинированного восприятия и галлюцинированного критерия мы никакой галлюцинации вовсе и не заметим. Итак, мы знаем, что галлюцинации возможны и знаем, что иногда их невозможно элиминировать. Все это может привести к "кризису познания", и если по этому поводу кризис еще не наступил, то только по причине систематического игнорирования известных явлений.

Если мы имеем дело не с элементарным наблюдением, а с наблюдением некоторого сложного образа посредством большой системы датчиков, то явным признаком галлюцинации является невозможность опознания, то есть совершенная несуразность впечатления, такая, что вероятность компенсирующей несуразности, продуцируемой датчиками опыта, ничтожно мала. Например, помехи в телевизионном канале могут привести к совершенно бессмысленному мельканию на экране телевизора. Могут ли в каналах, по которым происходит обмен сигналами вопросов и ответов с хранилищами нашего жизненного опыта, возникнуть такие помехи, чтобы это мелькание показалось нам осмысленным? Вероятность такого явления - это вероятность чуда.

И вот это чудо происходит с нами относительно часто во сне и во всей той гамме "частично-сонных состояний", которые заполняют промежуток между состоянием "точного сна" и "точной яви". Если бы телевизор давал сильные искажения без потери смысла, то это объяснялось бы только разумным расчетом этих искажений кем-то, кто хорошо знает, что такое "смысл". Чудо вызывалось бы объективными, а не субъективными причинами.

В наших снах и всяческих "полуснах" искажение реальности без потери смысла происходит довольно часто и, что особенно интересно, совершенно неожиданным для нас образом авторство этих удивительных искажений мы по традиции приписываем собственному воображению, одновременно приписывая себе подсознательное знание того, что такое "смысл" и еще непостижимым образом полагая, что мы можем устраивать сюрпризы самим себе и вдобавок забывая объяснить, что это за штука "воображение". В случае телевизора мы могли бы приписать роль воображения кому-то постороннему, и тогда наличие сюрпризов не удивляло бы, но в случае наших галлюцинаций альтернатива не допускается. Логически продолжая такую манеру мышления, можно было бы придти к крайнему идеализму, решив, что вся реальность вообще есть лишь плод нашего воображения.

Галлюцинации стали проблемой номер один космической психологии, возникшей как глава новейшей и актуальнейшей науки "Инженерная психология", посвященной психологическим аспектам взаимоотношения человека и машины. С другой стороны, совершенно случайно и неожиданно появилось ЛДС, а потом уже не случайно все удлиняющаяся гамма психотомиметиков. Впрочем, космическую психологию галлюциногены интересуют, как подспорье при поисках антигаллюциногенов. Усиление возможностей совпало с усилением интересов, и можно уверенно прогнозировать перспективность начатых исследований. Связь еще не существующей теории сновидений с еще не существующей теорией памяти очевидна. Для построения теории памяти тоже появились мощные стимулы. Автоматизация управления привела к проблеме емкости искусственных органов памяти и к проблеме быстрой выборки хранящейся в них информации. Непосредственные догадки оказались безуспешны, и это было одним из поводов создания бионики. Бионические исследования памяти завели в тупик. На этом фоне весьма сенсационным оказалось сообщение о неограниченной емкости памяти Шерешевского и ему подобных. Исследования в области гипнопедии также немало будоражат умы.

Теперь перейдем к вопросу о связи проблемы души и кибернетики (в узком смысле). Душа - это устройство, перерабатывающее информацию об окружающей обстановке и производящее выработку управляющих сигналов для совершения поступков, сообразных этой обстановке, т.е. обеспечивая наилучший эффект, согласно принятому критерию. Итак, функция души - это управление в одушевленных системах. Кибернетический принцип утверждает общность законов управления в одушевленных и неодушевленных системах (что позволяет сводить изучение одушевленных к изучению неодушевленных и моделировать одушевленные неодушевленными). Одушевленные системы отличаются от неодушевленных своей сложностью. Кибернетика - это наука об управлении независимо от одушевления системы. В своих сложнейших разделах кибернетика - это современная наука о душе.

Бионика - это одна из глав прикладной кибернетики. А основная философская проблема кибернетики - это проблема выяснения того, до какой степени можно моделировать живой организм, не привлекая понятия души иначе, чем в вышеприведенном смысле.

Кибернетика является весьма древней наукой. Она очень торопилась появиться, и каждый раз, обнаруживая, что появилась преждевременно (т.е. не может осознать свою задачу), на некоторое время исчезала. Поэтому вернее будет сказать не то, что она является древней наукой, а то, что уже в древности она пыталась появиться. И только время покажет, является ли ее теперешнее появление своевременным или опять она появилась слишком рано. Во всяком случае, самое раннее из зарегистрированных историй появлений кибернетики может быть названо "Античная кибернетика". Ее начало положил, как естественно ожидать, Аристотель, а развитие совпало с Эпохой Эллинизма. Аристотель впервые занялся алгоритмизацией логики и он же, препарируя электрического угря, стал предшественником Гальвани и зачинателем бионики. Потом Архимед основал теорию механизмов, а Птолемей Александрийский теорию мироздания.

Аристотель, Архимед, Птолемей - вот три великих зачинателя античной кибернетики. Картина мироздания Птолемея моделировалась и использованием идей Архимеда и опиралась на геометрию Евклида и Аполлония. Так, впервые сформировалась идея математического описания и математического моделирования. Разработка идеи математического описания привела к понятию математического места. И первыми математическими местами сложного вида были Астройда, Конхойда Никомеда, Циссойда Диоклеса и др. Реализуя механические модели, александрийцы создали первые аналоговые машины. Моделировалось не только мироздание, но и человек (в трактате Герона Александрийского описывается театр автоматов). Внутренняя анатомия уже изучалась, а скульптура достигла совершенства. Однако человек моделировался только внешне и вообще дальше театра античная кибернетика не пошла. Театр Автоматов по-видимому произвел большое впечатление на арабов, о чем свидетельствуют знаменитые часы, подаренные ими Карлу Великому. Так или иначе, но кибернетика предприняла новую попытку родиться в XIII веке. Обстановка для такого события была малоподходящая. Правда, это было время, когда мыслил великий Рожер Бэкон, когда делали свои открытия Петр Пилигрим и другие, когда были составлены Альфонсинские таблицы для мореплавателей, а Альмагест уже был переведен на латинский язык. Наконец, именно в XIII веке Марко Поло совершил свое знаменитое путешествие. Однако вторая попытка рождения кибернетики была явно преждевременна и если произошла, то только потому, что кибернетике уж очень не терпелось начать свое существование. Как и следовало ожидать, из этого ничего не вышло.

Сохранились воспоминания о каком-то антропоморфном автомате, изобретенным Альбертом Великим, о попытке Раймунда Луллия автоматизировать процессы мышления, по-видимому в монастырских школах производилась алгоритмизация мышления, то есть, продолжалась никогда впрочем не останавливавшаяся разработка силлогистической логики. И это, по-видимому, все. Кибернетике пришлось ждать XVII столетия, чтобы повторить свою попытку. На этот, третий раз дело пошло более удачно. Это была Декартовская Кибернетика. Декартовская, хотя у колыбели рядом с Декартом стояли Паскаль и Гюйгенс. Теперь уже было то, чего не хватало театру автоматов и чего еще не было во времена Альберта Великого.

Это была сравнительно точная анатомия, появившаяся как наука в XVI веке трудами отважных цирюльников-анатомов, на основе биометрических работ Леонардо и созданной им культуры рисования человеческого тела, скелета, напряженных мышц. Появилось даже хорошо иллюстрированное сочинение Везалия "Фабрика человеческого тела", хотя слово фабрика подразумевало описание конструкции, а не описание жизненного процесса. В XVII веке к анатомическим интересам добавились интересы физиологические, правда, еще на простейшем уровне, на уровне явлений кровотока. В это же время энергично изучалась гидравлика, возобновилось строительство гидравлических автоматов, и наконец наступил момент, когда Декарт, созерцая зрелище версальских фонтанов, пришел к заключению, что живой человек - это автомат плюс душа, которая к этому автомату подключена в каком-то месте. Местом контакта Декарт считал шишковидную железу головного мозга. Структура автоматизированной системы представлялась в те времена еще крайне неясно, и также неясно представлялось устройство человеческого организма. Итак, сравнение человека с автоматом было сравнением одного неопределенного с другим неопределенным. И однако гений Декарта сумел разглядеть черты сходства сквозь туман неопределенности. И кибернетика родилась!

Она еще не имела названия, но ощутила свою задачу. Возникла идея, которая хотя и не вполне сознательно, но все же стимулировала появление смежных идей. Формировалось понятие искусственного чувствительного органа (датчика) и появились первые датчики (термометр, барометр), формировалось понятие сигнальной линии. И, наконец, Гюйгенс весьма эффектно продемонстрировал использование принципа обратной связи. Паскаль занялся механизацией счета и этим указал путь автоматизации логического мышления. Изыскивались разные способы дистанционного привода (пневмо, гидро, механическая тяга или зацепление). Они обеспечивали рефлекторные действия технических устройств, а с этими действиями сопоставлялись рефлексы живого существа, понятие которых было введено также Декартом. Еще долго механизму рефлексов живых существ суждено было оставаться совершенно непонятным (хотя Декарт предлагал некое подобие пневмопривода), но машинные рефлексы обеспечивались все более и более искусно в следующем веке создателями так называемых андройдов. Это кружило головы. Шел XVIII век, век смелых и категорических утверждений. Душа, которую Декарт для страховки трудностей приплюсовал к автомату, моделируя человека, стала казаться излишней. И Ламеттри нашел возможным вовсе избавиться от нее, что он и отразил в заглавии своего сочинения "Человек-машина". Его можно понять. Век разума не допускал иррациональности бестелесного. Как же быть с душой? Пощупать ее нельзя, так что естественно объявить ее бестелесной. Но как же бестелесное может воздействовать на телесное? Этот вопрос возникал еще раньше во времена схоластики, и в связи с ним некоторые спорщики высказывали нечто совсем непонятное. Они говорили, что ангелы телесны, но на конце иглы они могут поместиться в нескончаемом количестве. В наше время существуют подходящие термины и вспомогательные понятия, чтобы разумно истолковать это утверждение. Телесность ангелов утверждалась ощутимой в некотором пространстве, ортогональном тому, в котором живем мы и в котором находится кончик иглы. В ортогональном пространстве они имеют протяженность, и там на кончике иглы не сможет уместиться ни одного ангела, а в нашем пространстве сколько угодно. Еще и сейчас многие отказываются уразуметь учение о многомерных пространствах. Так можно представить себе до какого кипения доходили страсти на средневековых диспутах. Конечно, легко нам теперь, спустя несколько веков комментировать давние споры, но крайне удивительно, что уже во времена Декарта жил человек, который значительно приблизился к пониманию проблемы. Это был некто Мор, которому пришло в голову понятие четырехмерного пространства. Понятие размерности пространства (ощущаемое уже давно, поскольку уже давно пространство мыслилось, как предел того, что находится внутри пустого ящика, когда его длина, высота и ширина стремятся к бесконечности) стало особенно ощутимо после работ Декарта и Ферма. Однако представление о четырехмерном пространстве было поистине подвигом мысли.

Подвиг был совершен, место для души было найдено, оставалось найти межпространственные связи, но можно было испробовать и другой путь. По этому пути Ламеттри и пошел, и первые двести лет этот путь был довольно легким. Открытия законов живой и неживой природы сыпались как из рога изобилия, в игру вошли электрические цепи и электронные реле, теории нервизма и условных рефлексов. Термин "обратная связь" появился в радиотехнике в 1920 году, а вскоре в физиологии стали рассматриваться эфферентные и афферентные связи. Проблема сравнения возможностей человеческой и технической сигнальных систем особенно остро встала в первой половине 40-х годов нашего века, и привела к Винеровской кибернетике, включившей в себя также идеи Тьюринга, Мак-Каллоха, фон-Неймана и Эшби. Работы, ушедшие от андройдов, столь же превосходили их в отношении внушительности, сколь и уступали им в изяществе. Но самым главным в Винеровской кибернетике было ощущение того, что, черт возьми, пожалуй Ламеттри-то был действительно прав. Робот может быть саморегулирующимся, самонастраивающимся, саморазвивающимся, саморазмножающимся и т.д. и т.п. А что касается до изящества, то это дело наживное, пусть об этом позаботится быстро растущее дитя нашего века - техническая эстетика.

Потом наступило нечто, что в зависимости от настроенности наблюдателя может рассматриваться или как тупик, или как видимость тупика. Что же произошло? Когда первые восторги улеглись, к конструированию "человека-машины" приступили всерьез (вплоть до того, что дотошные киевские кибернетики начали прикидывать, во сколько обойдется промышленное изготовление искусственных нейронов). Началось составление алгоритмов опознания образа (зрительного, акустического, тактильного) и алгоритма принятия решения. Механизм инстинктов (прирожденного и приобретенного) был, вообще говоря, изучен, но для него требовалось отыскать память неслыханной емкости и быстрые способы занесения в память и выборки из нее. Соблазнительна была гипотеза о связи нервизма и молекулярных запоминающих устройств. Принять ее значило признать основательными претензии мичуринской генетики, но на эту жертву во имя науки можно было, конечно, пойти. Однако, как быть с алгоритмами опознания образа? Они требовали столь большого перебора, что с ними нельзя было управиться даже при максимально-возможном быстродействии. Затем требовалось обеспечить способность воображения, и было ясно, что без эвристических алгоритмов здесь не обойдешься. Но оказалось, что и для инстинктивного принятия решения (которое повисает в воздухе, если не решена проблема опознания), эвристика тоже необходима. Но алгоритмизировать эвристику не удалось. Тут просто уперлись в тупик. Никаких идей нет (если не искажать смысл терминов и не поддаваться самообольщению) и их появление не предвидится. Модели упрощенных организмов и даже их коллективов, действующих в упрощенном мире, строить, конечно, можно, но реальная постановка даже самых простых задач, например, поддержания вертикального положения туловища (при котором согласуются действия около 300 мышечных групп), приводит к необычайным трудностям решения. Пока еще не известно даже то, как построить робот, который мог бы руками выбирать из кучи деталь сложной формы и укреплять ее на станке. Кое-какие задачи будут, конечно, решены, но пока неясно, где проходит граница между принципиально разрешимым и неразрешимым. А между тем, по-видимому, такая граница есть, и живой человек находится относительно нее по ту сторону. Если Винеровская Кибернетика, пошедшая по пути Ламеттри, не достигнет решения, то придется вернуться к кибернетике Декарта. Итак, концепция души может оказаться достаточной для пробивания создающихся тупиков в молекулярной биологии, космической психологии и кибернетике. Но необходима ли она? Достаточным может быть и что-нибудь совсем другое. Достаточность есть всего лишь косвенное подтверждение существования. Такое подтверждение неубедительно. Оно может быть обоснованием для планирования некоторых целенаправленных поисков и проверочных экспериментов, но оно этих экспериментов не заменяет. А могут ли, вообще говоря, быть такие эксперименты? Существует ли принципиальная возможность их, хотя бы в порядке самых теоретических рассуждений? Способна ли наша фантазия настолько разыграться, чтобы подсказать нам такой эксперимент?

В этом несколько затянувшемся рассказе мы старались не выходить за пределы реального. Чтобы испытать наши способности к фантазии (не выпуская, разумеется, из рук ту нить, которая позволит нам вернуться к реально возможному), нам потребуется новое эссе.

С.А.Стебаков