Сергей Александрович Стебаков

В захламленном чулане, на даче своего друга, роясь в бумажном мусоре, я нашел рукопись, находящуюся в самом плачевном состоянии. Она была посвящена "белой и черной магии" и, по-видимому, предназначалась для нашего любимого журнала "Наука и Религия". Я перепечатал на машинке уцелевшую часть, которую и предлагаю вниманию читателя. Язык рукописи несколько тяжеловесный, но я не нашел нужным что-нибудь менять.

«Когда говорят, что магия - это продукт средневековых суеверий и что ее туман рассеялся, когда взошло солнце ренессансного гуманизма, то проявляют этим весьма примитивное историко-культурное невежество. В эпоху Возрождения, вместе с другими науками, пришедшими с Востока и возродившими дух научного исследования, пришли те герметические учения, которые были современниками Эвклидовой геометрии, Архимедовой механики и Птолемеевской космологии. "Герметическое" перевели на латынь как "оккультное", и гуманисты относились к этому с тем же вниманием, как и ко всему остальному культурному наследию прошлого.

Популяризация магии переводила ее на унаследованный от средневековья язык пагубных суеверий и производилась не учениками магов, а недоучками, бизнесом которых было шарлатанство. Ученики воздерживались от популяризации, так как магия была "оккультна". Она состояла из магических процедур, обеспечивающих использование сил, гарантируемых той концептуальной моделью мира, которая соответствовала оккультной философии. Рационализм, пришедший на смену гуманизму, отверг эту модель также, как сама она в свое время отвергла концептуальную модель средневековой схоластики.

В свете новой рационалистической концепции мира оккультная концепция утратила значение и, потеряв приверженцев, стала "концепцией-невидимкой", а "популяризация" сохранилась, как некая фольклорная достопримечательность, как материал для высмеивания, сперва (в XVI веке) рационалистами, а потом просветителями XVIII века. В XIX веке наука сделала такой скачок вперед, что за ней стало все труднее и труднее угнаться. Количество недоучек стало возрастать, и шарлатанский бизнес (который полностью никогда не исчезал) снова усилился.

Трактаты оккультных философов к тому времени окончательно истлели, да они и в лучшие-то времена, почти целиком были неудобочитаемы из-за обилия условных обозначений и недосказанностей. Несколько лучше сохранился их адекват в искусстве - живопись кватрочентистов и их северных современников. Некоторые искусствоведы пытаются углядеть в этой живописи как бы переход от символизма средневековья к реализму нового времени, не замечая, что тут имеет место нечто совсем другое. На самом деле это искусство (и живопись, и все сопутствующее ей) проникнуто духом оккультной философии также, как восточное искусство духом дзена.

Чтобы в наше время разобраться в подлинной сути всего оккультного, требуется что-то вроде археологических раскопок, производимых в тяжелых пластах идейных наслоений. Чтобы предпринять "раскопки", следует предварительно поразмыслить об их полезности. Конечно, они имеют смысл с историко-культурной точки зрения. Копаются же сейчас в смысле мирологизмов, в космологизме "Божественной комедии", в подоплеке алхимического экспериментирования. Самого меня, признаюсь, движет простое любопытство. Заметим, что "раскопки" оккультного уже были начаты, но потом прервались. Работы такие затеял в начале ХХ века Валерий Брюсов, символизм которого был в чем-то родственен оккультизму. Работал он с присущим ему трудолюбием и талантом, но мне известно только то, что им написано в "Огненном Ангеле". Впрочем, копать я собираюсь совсем в другом месте и пользоваться совсем другим инструментом. Вот мои вступительные замечания, и боюсь, что сделал я их не слишком много, а слишком мало».

(Примечание. По-видимому, автор решил, что «слишком мало», т.к. дальнейшее так же похоже на «вступительные замечания».)

«Так стоит ли овчинка выделки? Что тут сомнительно, что явно неверно, а что верно (если, хоть крупинка верного, вообще, имеется)? Сомнительно, чтобы такой колоссальный материал пристальных психических самонаблюдений и чудовищных самоиспытаний заслуживал полного пренебрежения. Было время, когда некоторый перегиб в этом (вплоть до огульного оплевывания) был вполне оправдан. Но теперь покопаться в оккультном, думается, стоит. Концептуальная модель оккультистов утверждала наличие духов, демонов и гениев. Можно ли допустить, что таковые существуют? Допустить это можно только в том случае, если предварительно отвергнуты, как явная нелепость, сопутствующие этому обычные представления. Гениев обычно представляют себе по античным скульптурным изображениям, такими, как рисуют ангелов в священно-исторических сочинениях для детей или на иконописных изображениях Благовещения. Демонов высшего ранга, (т.е. падших ангелов) изображают как ангелов с порочными или врубелевскими лицами, а их подручных, как сатиров на древнегреческих вазовых росписях. Духами называют нечто неопределенное, но более или менее демоническое. Оперные постановки окружают "хор духов" темнотою. Можно ли обо всем этом говорить всерьез?

Если можно, то только как о псевдонимах чего-то действительно серьезного (вроде того, как о "демоне" говорил Максвелл). В россказнях шарлатанов могут оказаться невольно высказанные ими и ими превратно понимаемые отдаленные отголоски серьезного. "Археологи идей" вынуждены в этом копаться, как обычные археологи копаются в мусорных кучах или раскапывают могилы. Оккультные самоиспытатели в сверх-стрессовых погружениях блуждали в лабиринтах собственного психического аппарата, употребляя термины "большая система" и "черный ящик", бытующие в технической системологии. Можно представить себе их попытки умозрительного структурирования психологических "больших систем". Кто знает, каков был бы при этом достигнутый ими уровень декомпозиции и насколько примитивным был бы их системологический подход? Уместно ли глумиться над ними, пытающимися классифицировать источники возникновения идей именуемые "гении", "черные ящики", загадочные преобразователи, названные именами различных "демонов", физические поля, носящие названия "духов"? Не обладая языком точно-определенных терминов, они использовали свойственный их времени технический жаргон рабочих гипотез. Отбросив предвзятости, зададимся вопросом: добились ли они чего-нибудь существенного? Я уверен, что нет.

Множество колдунов сожгли правители, но ни разу не было наоборот. Следовательно, грош-цена черной магии. А потому ни к чему была и "белая" магия, долженствующая от "черной" защищать. На пытках колдуны могли сказать не больше, чем алхимики, у которых выпытывали способ приготовления золота. Вот если бы у алхимиков спрашивали то, что тогда казалось несущественным - об изобретенном ими лабораторном оборудовании и химических реактивах, то материал допросов был бы куда полезнее. Так было бы и при допросе колдунов, которые, как я думаю, открыли немало полезных аналогов "оборудования" и "реактивов". Не будем же уподобляться тупицам-инквизиторам, называя существенным то же самое, что таковым считалось тогда. Я думаю, что оккультисты продвинулись в парапсихологическом анализе столько же, сколько алхимики в химии, а астрологи в астрономии, то есть значительно больше, чем современные парапсихологи, которые даже до самой идеи анализа никак не доберутся. Вся беда оккультистов, алхимиков и астрологов была в ошибочности используемой ими концептуальной модели, откуда шла бессмысленная целенаправленность и нелепая методика.

Что же останется в нашем решете, если смыть все ненужное?»

Все остальное в рукописи или попорчено сыростью, или отъедено мышами.

Прочитанное заинтересовало меня, так как я сам некоторое время занимался магией. Не знаю, как определить ее цвет. Ни черная, ни белая. Серая, скорее всего, но очень темно-серая. Короче говоря, я занимался программированием на ЭВМ. Кто не знает, что это такое, тем объяснять не буду, а те, кто знает - хорошо меня поймут. Им, как и мне, не раз виделось вмешательство нечистой силы во внезапном останове ЭВМ при запуске новой программы. Впрочем, хорошо владеющие искусством программирования знали заклинания, защищающие от таких вмешательств. Примером может служить мой молодой друг, которого я назвал "халдей". Сам я так и не стал халдеем, но я до конца уразумел то, что еще не совсем ясно другим, то есть, что программирование - это магия. Я знал, что собрание стандартных программ - это некий ПАНДЕМОНИУМ и, зная имена демонов, можно в нужный момент вызвать любого из них. И он придет и будет на меня работать! Более того, я сам могу создавать таких демонов, давать им имена и включать в ту же упряжку. Демоны бесплотны, и их не углядишь в магнитной памяти машины. Но от их зоркого взгляда не ускользают ни духи исходных данных, ни гении промежуточных результатов. И все будет в порядке, если я не перепутаю имена, правила вызова и вообще обеспечу неукоснительное соблюдение всех тонкостей магического ритуала.

Сознавая работу на ЭВМ как магию, я легко могу осознать и древнюю магию, как попытку работать на той ЭВМ, роль которой играет наш психический аппарат. Если сейчас еще не все понимают, что ЭВМ - это магия, то тем меньше было магов, сознающих что расчет магических ритуалов - это программирование некоторых алгоритмов. К тому же, они, хотя и считали себя сродни "халдеям", "волхвам" и прочим маго-кибернетикам, но действовали еще хуже, чем я на ЭВМ. Их машинные языки были крайне несовершенны, программы изобиловали и пробелами, и излишествами, так что демоны то метались, как зацикленные, то замирали в параличе внезапного останова. Многие колдуны были стегаемы, так и не успев отладить ни одной программы. Не понимая, что к чему, маги часто склеивали программу из нескольких других, не считаясь с несовпадением идентификаторов и несоответствием команд вызова. Жечь таких бестолковых магов не было никакой необходимости, но их жгли. Вот как ужасны времена той стародавней бессмысленной дикости! В "Огненном Ангеле" написано, что, вообще говоря, более или менее гладко проходили только самые примитивные, коротенькие программы. Цитирую: "И в награду маг получает службу мелких бесов, мало сведущих, далеко не всесильных, всегда коварных, всегда готовых на предательство и на всякую низость" (стр. 90, т.4, изд-во "Художественная литература", 1974).

Поскольку магией тогда называли то, чем должна была быть парапсихология, то услуги мелких бесов можно, по-видимому, истолковывать как отдельные (и довольно редкие) проявления мелкого ясновидения, мелкого телекинеза или еще чего-нибудь в этом роде. Объяснением столь мизерных результатов может быть то, что никто точно не знал устройство психического аппарата, выступавшего в роли ЭВМ. Удивительно даже, как вообще хоть что-нибудь достигалось. Это приводит нас к важнейшему выводу о том, что, хотя их знание психического аппарата не шло ни в какое сравнение с тем, как мы знаем устройство наших ЭВМ, но все же они как-то знали его (из упомянутых самонаблюдений и экспериментов). Знали лучше, чем теперь знаем мы. И, может быть, успехи нашего аналога археологии смогут нас чему-нибудь научить. Наши же современные парапсихологи, действующие подобно слепым котятам, во времена магов выглядели бы жалкими посмешищами.

Стараясь понять, было ли у магов XVI столетия что-нибудь, кроме вполне заслуженной ими дурной репутации, надо, прежде всего, убрать ширму этой самой репутации, чтобы обрести возможность разглядеть что-нибудь ценное, если только оно, действительно, там было. Не надо думать, что мракобесие есть то, что характеризует именно магов. Оно характеризовало всю эпоху и более всего тогдашнюю интеллигенцию, обладавшую досугом и умением подымать суеверия на теоретический уровень. Были ли церковные заклинания, изгонявшие бесов из одержимых, менее мракобесны, чем заклинания магов, призывающие бесов? Были ли лучше у попов и магов "научные работники" тех времен, торгующиеся с дьяволом о научных достижениях, получаемых при продаже своей души? Поэтому что-что, а уж брезгливость по отношению к магам надо решительно отбросить, коль скоро мы решили заниматься историей науки. Кстати сказать, много ли просвещеннее были античные интеллигенты, чем возрождавшие античность гуманисты? Модель мира у тех и других была одинакова, "с точностью до переименований". Боги, музы и гении античности соответствовали духам, демонам и гениям. И все это соответствовало полям (физическим полям, био-полям, метаполям и т.д.), как отрытым, так еще и не открытым, структурным составляющим психического аппарата, источникам возникающих полей, о которых можно говорить и в наше время, если только верить в возможность существования неоткрытых полей и не локализовать психические функции в мозговых структурах.

Итак, уберем ширмы и попристальнее вглядимся в клубящийся за ними туман неизвестности. Чтобы порезче очертить проблему, воспользуемся сравнением, привлекая один пример из истории техники. Для тех, кто мечтал об авиации, легенды об Икаре и ему подобных были тем же, чем для мечтающих о парапсихологии могут быть легенды о магах. Какие барьеры надо было преодолеть, чтобы построить аэроплан? Надо было поднять на надлежащий уровень двигателестроение, аэродинамику, материаловедение, сопромат и теорию прочности. Не будем детализировать перечисленное (замечая, например, что для построения надлежащего двигателя нужны были открытия в области химии, термодинамики, технологии и, конечно, удачные конструкторские идеи). Известны архивные документы о летательном аппарате Можайского, без точных сведений о том, летал он на самом деле или нет. Споры об этом связаны с оценкой обладания Можайским знаниями в трех перечисленных областях. Точно также, заводя спор о магах, надо перечислить соответствующие познавательные барьеры, а потом оценить меры их преодолимости в те времена. Заметим, однако, что о Можайском споры ведутся во времена "Конкордов", а о магах мы затеваем спор, не имея даже того, что было бы аналогом аэроплана братьев Райт. Выражаясь образно, мы пока не имеем ничего, кроме аналогов мыльных пузырей, надутых теплым воздухом (т.е. того, с чего могли начать изобретатели аэропланов). Итак, мы должны судить о неизвестном не с позиций реальных знаний, а с позиций почти что беспочвенной фантазии. Мы здесь примерно в том же положении, в каком был Леонардо в отношении авиации. Но он воочию видел, что птицы все-таки летают, и точно так же мы сознаем, что в "парапсихологическом" все же "что-то есть", например, неизвестно, откуда и как, но возникают же в нашем сознании изначальные идеи.

Итак, и в предположениях, и в суждениях приходится идти на риск. Отметим соответствия барьеров:

(Говорят, что в очень давние времена (когда в Египте царили Эхнатон и Нефертити) какой-то китаец, забавлявшийся ракетными игрушками и воздушными змеями, построил из бамбука и шелка некий прототип реактивного самолета, а потом исчез в небесной лазури (то есть обломки и останки не были найдены). Про это я читал в "Технике молодежи".)

Итак, слева - указанные барьеры весьма давно преодолевались, но смельчаки, как считали современники, заглатывались драконом. Может быть, весьма давно преодолевались и справа - упомянутые барьеры (а современники считали смельчаков утащенными в ад нечистой силой)? Ясно, что маги XVI века извлекали информацию из сочинений александрийских герметистов, а те питали свою мысль сведениями, идущими через халдейских волхвов из древней Индии. Могли ли они овладеть тем, что недоступно нам, владеющим кибернетической системологией? Овладеть, впрочем, может быть, и могли бы, а изложить на бумаге вряд ли. Поэтому, желая углядеть рациональное зерно в словесных нагромождениях "магической парапсихологии", нам надо, прежде всего, отказаться от привычки "по платью встречать" тех, кто является к нам из глубины прошлого в остроконечных колпаках и в мантиях с нашитыми каббалистическими письменами. Затем надо попытаться преодолеть "лингвистический барьер". Демонологическое иерархирование надо воспринимать как структурирование психического аппарата, а заклинательные ритуалы как алгоритмы его функционирования. Наивную визуализацию демонологической образности надо считать примитивной попыткой достичь то, что в наше время достигается образностью структурной схематизации. Затем последует попытка преодоления гносеологического барьера. Мы унаследовали от XIX века мнение Сеченова о том, что видимое нами тело человека - это и есть "его все" (хотя, по существу, это мнение было всего лишь рабочей гипотезой). Сеченов не учитывал ту, уже известную в XIX веке "гносеологическую потенцию", которая заключена в Римановской идее геометрической многомерности и ту «актуальную проблемность», которая заключалась в наличии физических полей и так волновала Оливера Лоджа. В настоящее время существует малоизвестная теория (назовем ее "анималогия"), согласно которой материальный мир обладает геометрической бесконечномерностью, а наш психический аппарат находится не "внутри" и не "вне" тела, а внутри той части тела, которая находится вне его трехмерной проекции (то есть на этой проекции непосредственно не наблюдается).

Если преодолеть этот сеченовский барьер предвзятости, отрицающий анималогию, не утруждая себя попыткой опровержения, то можно подойти к предварительному выводу (а с окончательным придется повременить): надо, пытаясь изучать психический аппарат (не изобретать велосипед) и надо попробовать проверить, нет ли в магических учениях каких-нибудь крупиц разумности (на фоне общего бреда) подобно тому, как это делалось в отношении трудов алхимиков и астрологов. Если анималогия верна, то магия не вовсе бессмысленна и, наоборот, если практика магов имела хоть какой-то смысл, то и анималогия может быть верна. Вот и все, что можно извлечь из этого сравнения. Что же касается до практического использования, то его следует ожидать "очень немного и очень нескоро".

С.А.Стебаков