Сергей Александрович Стебаков

Знахарство, если очистить его от обмана и невежества, является знанием тех средств, которыми располагает природа для воздействия на биологические и психологические процессы. Знахари изучали то, что можно добыть из трав, кореньев, плодов, листьев, древесной коры, ягод, грибов, сушеных ящериц, змеиных ядов, прочих порождений флоры и фауны. Воздействием одной психики на другую психику они не занимались. Даже в тех случаях, когда знахарям случалось вторгаться в психику человека и, порой, сильнейшим образом влиять на нее, все равно, ключи к этим сокровенным свойствам жизнедеятельности они брали у ботаники и зоологии. Подумаем теперь о других вторжениях в эту сокровенность. О тех вторжениях, когда ключи добывались не пытливым разглядыванием окружающих, а полным отрешением и отторжением от всего окружающего, полной неподвижностью, созерцанием небесной пустоты или фиксацией зрачков взглядом, устремленным в одну точку. О той исследовательской деятельности, когда один и тот же человек был и исследователем, и лабораторией, и объектом исследования, стараясь познать чувствами непостижимое уму. Этот путь проникновения в сокровенное шел через отшельничество и аскетизм или через аскетизм без отшельничества.

Если путь знахарей вел их в лесную чащу, то аскетизм уводил в скалы, в бескрайность пустыни, в замкнутость монастырской кельи. Тут тоже добывалось знание, которое накапливалось тысячелетиями и растрачено в немногие столетия легкомысленного рационализма. Говоря так, надо понимать, что сам по себе рационализм, разумеется, не может быть отвергнут. Он является высшим достижением истории разума, и только он является фундаментом науки. Виноват в потере ценнейшего и невосстановимого опыта не рационализм, а самомнение рационалистов, не понявших, что миссия рационализма не отвергать иррациональное, а превращать иррациональное в рациональное и находить слова для всего, что считалось неизреченным.

Итак, подумаем об аскетах и отшельниках. Как возникло стремление к чрезвычайным самоограничениям на фоне всеобщего и извечного стремления людей к удовлетворению нормальных потребностей? Эти самоограничения каждый раз обосновывались какой-нибудь философией. Все эти философии представляются, с современной точки зрения, весьма несовершенными, однако они в каждом случае порождали то чувство сильнейшей убежденности, которое вдохновляло чрезвычайную решимость и давало силы для величайших преодолений. Являясь порождением философий, аскетизм, разумеется, значительно моложе знахарства, однако ценности достигнутого и тем, и другим сравнимы, их одинаково трудно переоценить. Являясь порождением различных философий, различные опыты аскетизма приводили к сравнительным результатам, откуда следует, что дело не в сущностях философских учений и вникать в эти сущности нам не к чему.

Вникать надо вначале в то, во что вникнуть почти невозможно, что во всех случаях аскетизма было обещанной конечной целью, и щедро выдавалось авансом задолго до достижения цели. Нам, конечно, трудно судить о том, имело ли вообще когда-нибудь место достижение цели и не ограничивалось ли все одними авансами, но ясно, что авансы были, они оправдывали все жертвы, а без авансов не было бы и аскетизма. Тому, что было обещано, что авансировалось и так трудно изъяснимо, издавна присвоен специальный термин. Это так называемое "блаженство". Едва ли о нем можно рассказывать тому, кто его не испытывал и едва ли о нем необходимо рассказывать тому, кто испытывал хотя бы однажды. То, что выражается этим словом, по-разному звучало на языках тибетских монахов или браминов, пифагористов или адептов халдейских учений, пребывавших наедине со звездным небом на вершинах зинкуратов, пустынников фиванды, схимников северо-русских монастырей, обитателей пещерных келий Барузин или Киевско-Печерской Лавры.

Есть мнение, что блаженство нередко посещает тех, кому неведом никакой синоним этого слова, и не имеет никакой возможности поделиться своими чувствами, а именно детей. Блаженство посещает и тех, для кого делиться своими чувствами является профессией, то есть тех, кто способен к высокому вдохновению, но никто из них не смог объяснить, ни что такое блаженство, ни то, каковы всевозможные оттенки этого чувства. В связи с этим чувством извергнуты потоки ненужных слов и неточных сравнений, смысл термина искажен его обильным и вульгарным использованием. И это мешает нашему рассказу о тех, кого блаженство не посещало, и кто сам жертвенно и целенаправленно к нему стремился. Не создав точных определений, история вопроса снабдила нас некоторыми косвенными материалами, и попытка разобраться в этом материале и использовать его небезнадежна.

Поскольку вопрос относится к случаям аскетизма, которые одинаковы, а не сопутствующим им вероучениям, которые различны, то мы можем, говоря вообще, сосредоточить внимание на более знакомом нам явлении "святости". Не имея непосредственного контакта со святыми, приходится прибегнуть к посредничеству верующих. Тут мы можем услышать о так называемом "молитвенном состоянии", уяснение которого весьма полезно для дальнейшего изложения. При мне, в музее Андроньевского монастыря один весьма квалифицированный верующий объяснял экскурсанту, что Рублев писал "Троицу", находясь в "молитвенном состоянии". Нельзя не согласиться с тем, что это великое творение является продуктом некоторого особого психического состояния, а не теоретической разработки художественных принципов. Никогда не молившийся экскурсант захотел узнать, не является ли это особым состоянием коры больших полушарий головного мозга. Верующий понимал, что такое большие полушария, что такое их кора, и увидел, что общий язык здесь найден не будет. А экскурсант спрашивал от чистого сердца. Он очень уважал Рублева. Просто он никогда не молился. Молятся, как известно, преимущественно, церковные старушки. Молодые люди идут в кино, а детей оставляют на попечении бабки. Бабку же тянет в церковь, где переход в молитвенное состояние оптимизирован. Детей приходится брать с собой. Если не считать духоты и толкотни, то все остальное весьма направленно действует на детскую впечатлительность. И хотя вышеупомянутое блаженство их не посещает (требуется одиночество), через некоторое время они уже понимают, что такое молитвенное настроение. Между молитвенным настроением и состоянием огромное количественное различие, но тот, кто испытал "настроение", понимает, как писалась "Троица" и понимает, что учение о мозге не помогает уяснить состояние иконописца. Вырастая, дети все забывают, в старости воспоминания пробуждаются, и женщины часто превращаются в церковных старушек. Мужчин отвлекает водка и связанная с ней алкогольная эйфория, которая не связана с нашей темой.

Итак, довольно распространенное предрасположение, которое может стимулироваться искусственными условиями, создает молитвенное настроение, которое (когда "количество переходит в качество") превращается в молитвенное состояние Следующий переход количества в качество дает кульминацию, которая и есть "блаженство". Тоже самое, если отвлечься от частностей, может быть и у буддийского ламы, и у факира, и у дервиша, и может быть даже у шамана. И дело тут не в религии. Нельзя поручиться, но нельзя и отрицать, что блаженство в какой-то момент могло придти к Зое Космодемьянской, Мусе Джалилю и другим героям...

Пути человеческой психики не исследованы, но в разных землях опыт тысячелетий привел к выводу, что аскетизм, форсированный отшельничеством, - это оптимальный путь к блаженству. О блаженном состоянии у детей постарался (хотя и не вполне успешно) написать Герберт Уэльс в повести "Бэлпингтон Блэпский". К сожалению, описывая типичное явление блаженства, Уэльс ошибочно применяет термин "экстаз". Не следует путать блаженство с другими видами душевного подъема, такими, как экстаз, экзальтация, энтузиазм и та же эйфория.

Я очень долго задержался на попытке уяснения "блаженства", но не думаю, что сколько-нибудь серьезно рассмотрел эту тему. Я хочу лишь отметить, что блаженство есть весьма особое состояние духа, что оно едино, а пути к нему разнообразны, что все пути исключительно тяжелы, но трудности, как говорят знатоки, с лихвой окупаются результатом и что, по мнению тех же знатоков, наиболее прост путь аскетизма. Нельзя сказать, что блаженство "приятно" - это слово здесь не подходит также, как не подходит и малоисследованное понятие "счастья". Блаженство - это блаженство и ни с чем его не сравнишь. Нас впрочем, интересует здесь не блаженство, а аскетизм. И о блаженстве мы заговорили лишь для того, чтобы не думалось, что аскетизм - это одни сплошные неудобства.

Во-вторых, разговор о блаженстве был нужен для следующего вывода: коль скоро аскетизм влек такую перестройку психического аппарата, которая обеспечивала возможность блаженства, то могла обеспечиваться возможность и других сверхестественностей, которые совершенно легендарны. Вот эти-то сверхестественные способности и представляют основной практический интерес (значительно больший, чем проблема блаженства). Вот тут-то и начинаешь горевать, что весь опыт аскетизма, почти весь, уничтожен совокупными усилиями инквизиции (объявившей еретиками инакомыслящих святых) и оголтелыми рационалистами. Восстановить этот опыт исключительно трудно. Нужна масса одержимых жертвенностью во имя науки экспериментаторов, которые умудрятся долго прожить, отказывая себе во всем. Но может быть, кроме сомнительных легенд еще что-нибудь осталось? Есть в Болгарии некий исследовательский институт, который изучает йогов и им подобных. Пожелаем ему успеха.

Были явления, о которых знали всегда, но не принимали всерьез. Это способности, которые имели:

1) сумасшедшие (кто им верит)

2) нормальные, добавляющие шарлатанство

3) порядочные люди, скрытничающие, чтобы не

прослыть сумасшедшими

4) святые, недоступные изучению.

Теперь заговор молчания нарушен. Но это явления прежних времен, которые в настоящий момент не могут быть воспроизведены. Подразумевается существование особого рода психических систем, синтезированных в результате длительного и исключительно трудного процесса. Этот процесс назывался "подвижничеством", и большинство известных примеров относится к временам, лежащим, приблизительно, между V и XV в.в. н.э. Практикуя всяческие самоограничения и самоистязания, образующие специальную программу "умерщвления плоти", подвижники, по истечении многих лет, добивались полной реконструкции своей психической структуры. В те времена не существовало науки, способной анализировать результаты этой реконструкции и приобретаемые при этом возможности. В наше же время отсутствует подопытный материал, если не считать возможные его существования где-нибудь на Востоке.

Итак, для оценки эффекта "умерщвления плоти" и "закалки духа" остаются только легенды, в изобилии сочинявшиеся почитателями. Этот материал столь же сомнителен, как и "показания очевидцев" при расследовании какого-нибудь происшествия: при его анализе надлежит применять те же критерии, которые применяют следователи для установления истины (или того, что в силу некоторого соглашения принимается за истину).

Здесь следует обратить внимание на непротиворечивость независимых показаний и, прежде всего, разумеется, совершенно начисто отказаться от любых предубеждений, как бы это не было трудно. Трудно, конечно, принимать всерьез то, что на наивном языке легенд говорится о "как бы сиянии", окружающем чело подвижника и допустить для homo sapiens те свойства, которыми обладают светляки и микроорганизмы. Трудно поверить, что у подвижников "эффект Каццамали" (см. монографию Прессмана об ЭМП живых существ) проявлялся настолько мощно, что они оказывали на животных то влияние, которое д-р Дельгаро осуществил с помощью вживления радиоаппаратуры.

С другой стороны, трудно признать поток информации искаженным так, чтобы один смысл заменился другим. Трудно допустить, что идущая из средневековья информация о телепатических и психотерапевтических способностях подвижников оказалась помехоустойчивой, а приводимые случаи телестезии и телекинеза оказались продуктом совершенно одинакового во всех случаях искажения. Все эти сообщения следовало бы обработать, применяя обычные способы фильтрации шума, но точное знание, по-видимому, будет достигнуто на ином пути. Этот путь биофизической и биохимической стимуляции, форсирующей "умерщвление плоти", более привычный и современный путь биологического моделирования.

Как можно примириться с ясновидением чужого прошлого? А ясновидение собственного прошлого разве не странно? Но ведь тут прошлое другого человека… Как я могу его видеть? Может быть странно и то, что я вообще вижу другого человека (для слепых это, как чудо).

С.А.Стебаков